Фонды музея А.М.Горького и Ф.И.Шаляпина хранят большое количество фототипий (открыток), на которых запечатлена первая постановка пьесы А.М.Горького «На дне» на сцене Московского Художественного театра.
На фототипии размером 14 x 9 см. изображен актёр Иван Михайлович Москвин – первый исполнитель роли Луки. По свидетельству современников, львиная доля в успехе «На дне» принадлежала, бесспорно, И. М. Москвину. К постановке же пьесы Художественным театром Горький относился с большим уважением, а игру Москвина отмечал особенно: «Игра поразительна! Москвин, Лужский, Качалов, Станиславский, Книппер, Грибунин — совершили что-то удивительное… Москвин играет публикой, как мячом…».
Образ Луки в пьесе сложен и противоречив — по сей день не существует единой трактовки этого персонажа. В свое время среди театральных критиков разгорелся спор по вопросу о том, как относился сам Горький к игре Москвина — Луки. Одни утверждали, что Горький не возражал против положительного истолкования Луки в Художественном театре. Другие же напротив, приводили совершенно противоположные аргументы. Так, например, А. Серебров (А. Н. Тихонов) ссылался на слова самого Горького: «Надо бы еще сказать им про Луку…. Лука — пародия на Каратаева. Странно, как этого не замечают. Они и говорят одним языком. Вредный, по-моему, человек Лука, а Москвин его играет божьим угодником, Тихоном Задонским». Кроме того, сохранилось свидетельство А.В. Луначарского: «Как-то в личном разговоре со мной Горький сказал мне, что даже Москвин берет Луку слишком всерьез; Лука это поистине лукавый человек, его много мяли и потому он мягок, как говорит он сам о себе. Лука умеет приложить пластырь лжи ко всякому больному месту».
Биограф Горького, Д.М. Быков пишет: «Многие — и небезосновательно — видят в горьковской пьесе спор с Толстым и чуть ли не месть Толстому. Еще читая графу первую редакцию пьесы — ту самую, в которой покамест не было Луки, — Горький услышал от него недоуменный вопрос, очень его обидевший: «Зачем вы это пишете?». Самоцельное изображение низов и их страданий в самом деле было Толстому чуждо — хорошо, так вот же тебе, вот зачем я это пишу. «Я хотел поставить вопрос о правде и сострадании», – признавался Горький впоследствии… Ему кажется, что вся толстовская программа действий – самосовершенствование, опрощение, ненасилие – как раз и есть паллиатив, сладкая ложь самоуспокоения…».
Белов А.В.
